Ночь в музее. Работа со слепыми в Эрмитаже

Фото Ю.Молодковец  К тому времени, когда Борхес стал директором Национальной библиотеки в Буэнос-Айресе, он почти совсем ослеп: «Я всегда воображал pай чем-то наподобие библиотеки, как некоторым он представлялся садом или дворцом. И вот я оказался в нем. Здесь были собраны девятьсот тысяч томов на разных языках. Я убедился, что едва разбираю надписи на корешках». Так, наверное, чувствует себя слепой ребенок в Эрмитаже — перед ним все сокровища мира, но он не может их увидеть.

Дети из школы-интерната имени Грота для слабовидящих приходят в музей постоянно. Больными они не выглядят, разве что многие в очках.

— Да, — говорит Лариса Ярославовна Шостак, старший научный сотрудник Эрмитажа, — начав заниматься с этой группой, я тоже засомневалась. Это потому, что с ними в школе имени Грота хорошо занимаются. А потом они стали у нас рисовать, и я поняла, что один не видит ничего, кроме узкого поля перед собой, другой не может сфокусироваться на листе бумаги, у остальных еще какие-то серьезные нарушения зрения. Как познакомить этих детей с Эрмитажем?

Первый год они приезжают раз в месяц — это начало. В отличие от абонементных экскурсий, занятия выстроены не тематически — «Средневековая Франция» или «Греческие боги», — а по залам. Одно занятие — один зал. Например, Рыцарский. Детям важно почувствовать то, к чему мы давно привыкли — гулкость, шаги других посетителей, объем пространства. Со второго года начинается освоение видов искусства: живопись, скульптура. Экскурсовод не читает экскурсии наизусть, это всегда разговор.

Фото Ю.Молодковец

— Выучил, а потом сбился — и все пропало. Это бесполезно, я сразу поняла, — говорит Лариса Ярославовна.

Сначала она водила эти группы сама:

— Мы начали этим заниматься с 1990 года. Интернаты раньше были закрытые, дети изолированные. А тут началась перестройка, все вспомнили, что эти дети должны быть в обществе. И вот пришли дети, тотально слепые, а у меня ни методик — ничего. Первую экскурсию я составила и подумала: какой короткий куцый маршрут. А раза с третьего его пришлось делить на три части. Потому что главное — дать каждому ребенку время понять, почувствовать, что он видит. Взять хоть орнамент. Для нас это просто розетка. А слепому эту розетку, знаете, нужно очень долго изучать.

Сейчас в Эрмитаже с особенными детьми работают двенадцать экскурсоводов. Занятия для слабовидящих кардинально отличаются от обычного подхода и построены по принципу «лучше меньше, да лучше». Например, в залах Боспора есть мраморный лев в натуральную величину. Дети изучают его лапу; сначала думают, что это собака. Потом — что большая собака. И только потом понимают — лев.

Два мальчика — белый и рыжий — ведут себя на экскурсии, как два клоуна. Артем, сидя на полу, изображает Юпитера Грозносидящего, но остальные (те, кто видит в достаточной степени) не отвлекаются на эту пантомиму — экскурсовод Августина Юрьевна ни на секунду не теряет их внимания. Она выбрала самую большую вазу и пытается сделать так, чтобы дети увидели, кто изображен на ней, а если не увидели — то догадались:

— У нее лук и колчан со стрелами. Кто она? Правильно, Настенька, Артемида! У нее шлем. Кто она? Верно — это Афина! А знаете, она очень странно родилась. Помните, как у Зевса заболела голова, и он проглотил маму Афины, не хотел, чтобы появлялись дети? Но Афина все равно появилась — из головы Зевса!

Беленький Илья в попытке понять сосредоточенно дергает себя за щеки.

— Хотите побывать на свадьбе? — спрашивает Августина Юрьевна.

— Да-а! — отзываются хором.

Они собираются у барельефа и долго ощупывают каждую фигуру.

— Что в центре? Треножник! Что под ним? Огонь! Свет! Как звали героя, который украл огонь у богов и принес людям? Прометей, правильно. Прометей был сыном смертной женщины и бога, то есть он был — правильно, героем! А каких еще супергероев вы знаете?

— Иисус Христос!

— Бэтмен!

— Человек-паук!

— Джеки Чан!

— А кто это стоит с тремя яблоками?

— Геракл!

Они страшно любят Геракла, даже больше, чем Человека-паука. Обсудив его состояние, приходят к выводу, что Геракл устал.

— Правильно! Он только что держал небо вместо Атланта, помните, как он его перехитрил?

— Бедный, бедный… — Артему жалко Атланта, оставшегося стоять с небом на плечах. — А колонны нельзя было поставить? Ну, под небо?

Наука тифлопедагогика объясняет нам, что главная проблема слабовидящих детей — это так называемые «вторичные отклонения»: психо-неврологические заболевания, нарушения речи, снижение активности и негативизм (то есть когда от реальности в целом не ждешь ничего хорошего). Одна из основных задач обучения — вторичные отклонения минимизировать или исключить. Судя по любопытству и внимательности этих детей, задача успешно выполняется.

— Посмотрите, что это на ней? Не платье, не сарафан и не юбочка.

— Хитон!

— Правильно!

Августина Юрьевна хвалит каждого за любую реплику.

— Он прозрачный или… Правильно! Влажный. Потому что она появилась откуда? Из моря. Правда, у нее очень красивые ноги?

— Афродита! — говорит Артем. — В нее все влюбились, даже собачки за ней бегали, виляли хвостиками.

Фото Ю.Молодковец

В Метрополитен-музее тоже есть Touch Tours, «осязательные туры», по основной экспозиции и Саду скульптур музея, где искусство можно изучать наощупь — правда, в перчатках, но зато в список для ощупывания входят Роден, Пикассо и Матисс. Похожие программы есть в Музее Гуггенхайма и парижском Музее науки и индустрии.  Исторический музей в Гуанчьжоу недавно создал для слепых зону, где можно потрогать реплики культурных реликвий, и открыл зал с книгами на Брайле. В Лувре есть Тактильная галерея. Но считается, что это все же не так эффективно, как работа со слабовидящими в основных залах: у такого особенного посетителя не возникает ощущения от музея в целом.

В нью-йоркском Метрополитен-музее работа с особыми посетителями — от инвалидов и слепых до страдающих болезнью Альцгеймера — ведется с 1972 года. В вестибюле висит схема экспозиции на Брайле, в здание можно заходить с собакой-поводырем, все помещение оборудовано лифтами и подъемниками (они есть и в Эрмитаже, а вот в московском ГМИИ им. Пушкина их до сих пор нет). Сопроводительные брошюры напечатаны крупным шрифтом, а экскурсоводами работают лекторы со специальным образованием. Аудиоэкскурсии ко всем постоянным и временным экспозициям доступны в одном плейере, к видеоарту прилагаются наушники с усилением. Наконец, часть коллекции переведена в тактильные диаграммы в специальных классах. За все это музей не берет с посетителей ни цента.

Проблемами обучения слепых детей в мире занимается великое множество организаций. Каждый музей организовывает процесс по-своему. Лариса Ярославовна отмечает разницу подходов к проблеме обучения слепых детей у нас и на Западе, но ее опыт ограничивается, увы, одной командировкой десятилетней давности:

— Я была в Хельсинки на международной конференции «Музей для всех». Там так формулировали задачу: сделать как можно больше для индивидуального посетителя. Разработать маршрут. Придумать разные приспособления. Тому, кто глухой, дать текст, слепому — наушники. Еще на Западе очень развита арт-терапия, с детьми занимаются психологи, которые владеют и методами психоанализа, а искусствоведы им помогают. У нас такой подход применяют в Русском музее. Там есть программа «Шаг навстречу», которой руководит Ольга Платонова, психолог и художник в одном лице. Мы же в Эрмитаже работаем как искусствоведы. Но мы подобрали несколько методик показа для «других» детей.

Самая сложная категория, по ее опыту, — аутисты:

— Аутизм — это же общее название, а конкретные диагнозы мы не имеем права спрашивать. У нас была группа от фонда «Отцы и дети», от 5 до 25 лет — одни молчат, ничего не говорят, а другие наоборот, не замолкают. Я очень уставала. Решили начинать лет с четырнадцати — став постарше, они привыкают к какой-то роли социальной, выходят из своего замкнутого мира.

Нет, наверное, не выходят — тогда бы они попросту излечились. Но что-то остается, что-то они сумели увидеть? Как это узнать?

Одна из научных статей Шостак посвящена важности практики рисования в музее: «Пробуя изобразить скульптуру, сами авторы часто бывают недовольны результатами, они видят на листе неуклюжие линии, искаженные пропорции, некую карикатуру на произведение искусства. Но цель наших занятий — не столько научить рисовать, сколько научить видеть и понимать произведение искусства. Вглядываясь в скульптуру, стараясь уловить основные формы и линии человеческой фигуры и передать их на листе бумаги, ребенок совершает очень сложную аналитическую работу».

Быть может, эти результаты куда важнее, чем то, что способен вспомнить зрячий турист, пробежавший по Эрмитажу в наушниках или в составе группы.

— Да и в конце концов, у детей появляется тема для разговора! — восклицает Лариса Ярославовна.

В реставрационно-хранительском центре Эрмитажа «Старая деревня» их учат археологии и истории. Программа называется «Прошлое на кончиках пальцев». Дети с использованием кисточек раскапывают в песочницах всякие полезные предметы, а археолог Анна Терентьева комментирует их находки — рассказывает, как древние люди жили и что их волновало.

Кирилл нашел целую дубину и очень радуется:

— У меня находка солидная. Этой дубинкой реально можно кого-нибудь пришибить!

Таня на всякий случай отодвигается и меняет тему:

— А у меня тут целый котел!

Робкая Лида просит соседку:

— Покажи свой черепок!

Тщательно ощупав узор на глиняном боку, она приходит к выводу:

— По всей видимости, у нас один и тот же горшок.

По всей видимости.

Фонд Art Education for the Blind, Inc. многие годы работает над созданием методик, позволяющих слепым осознать искусство. На первом месте звук, а вот азбука Брайля постепенно отходит на задний план. Из новшеств популярны тактильные диаграммы — это недешевый способ перевода картины в объемное изображение, на язык, если так можно выразиться, ощупи. При их изготовлении используется объемная печать, где каждый принт соответствует тому или иному виду изображения. Правда, и преподаватели, и учащиеся должны еще научиться эти диаграммы читать.

В мире есть целые специальные музеи для слепых, например, Музей тактильной древней и современной живописи (Museum of Tactile Antique and Modern Painting) в Болонье и Тактильный музей для слепых (Tactile Museum for the Blind) в Афинах. Есть музеи, посвященные истории слепоты, например, Музей Мэри и Юджина Кэллахан (Marie and Eugene Callahan Museum) при Американском Доме Печати для слепых (APH), где собраны книги, карты и пишущие машинки — все на Брайле, — выставлены последние разработки специалистов. Но когда читаешь все это, понимаешь, что забота об образовании, об арт-образовании, да и элементарная забота о слепых сосредоточена всего в нескольких точках планеты. Конечно, очень хорошо, что Эрмитаж — одна из этих точек. Но сделать предстоит  неизмеримо больше.

— Создать музей XXI века можно, только если будет помещение, в котором дизайнер изначально создает интерьер таким, как нужно, — говорит Лариса Ярославовна. — У нас есть класс, где мы можем с детьми порисовать, поговорить. У меня есть восемь слайдов — Акрополь, гору Олимп им показываю, после этого они идут в античные залы. Дети делают рисунки, а потом их обсуждают — так с нами работает Центр неврозов, достигается очень хороший терапевтический результат. А с глухими детьми? Должен быть кто-то, кто и владеет сурдопереводом, и отлично ориетируется в Эрмитаже. Если найдется такой золотой человек, я буду счастлива! Но пока наших экскурсоводов переводят учителя. Есть школа №33, там работает учительница Яна Генриховна. То, как она передает детям содержание экскурсии, вызывает восхищение. Они потом рисуют, ставят спектакли. Центр «Анима» привозит сразу десять групп инвалидов и их родителей. Некоторые из этих инвалидов уже взрослые. Приходят не в первый раз – значит, им каждый раз нужна новая программа.

Все делается, в общем, своими силами и, конечно, усилиями спонсоров. Программу «Прошлое на кончиках пальцев» оплачивают компании Heineken и «Кафемакс», чьи сотрудники второй год подряд по собственной инициативе пляшут на выпускных вечерах для детей в костюмах неандертальцев.

Лариса Ярославовна как бы вскользь упоминает об огромной организационной работе, о том, что с инвалидами трудно, что их надо встретить, проводить, что не знаешь, какие подводные камни будут на этот раз.

— Но мы вроде научились уже, накопили опыт. Понимаете, ведь музей — не просто место, где вам выдают информацию. Сюда приходят наслаждаться.

Вроде бы налицо все предпосылки для осязательного искусства, но на деле оно создается лишь как курьез.

— Вне арт-терапии его нельзя выделить как направление, — считает Екатерина Андреева, ведущий научный сотрудник Отдела новейших течений Русского музея. — Я не слышала ни об одной большой выставке тактильного искусства, скажем, в Центре Помпиду или в Музее Гугенхайма. Есть отдельные примеры, и можно, конечно, разбирать каждый… Но чисто функционально оно в мире здоровых не пригождается. Оно интересно только редким любителям поверхностей или тем, кто спекулирует на слепоте.

Слово «спекулирует» звучит резко, но как еще назвать попытки поднять тему слепоты в современном искусстве? В 2001 году на Тактильной выставке в Петербурге был экспонат «Наши любимые книги» – продолговатый ящик с двумя отверстиями, куда можно засовывать руки и  ощупывать тиснения переплетов, не видя самих книг, — этот кошмар Борхеса воплотили в жизнь Михаил Эпштейн и Ирина Данилова. Художник Юрий Альберт устраивал издевательские экскурсии — посетителям завязывали глаза, а экскурсовод вел обычную экскурсию: «Посмотрите налево, посмотрите направо». Комментируя этот проект, Альберт говорит, что искусство возникает у человека в голове, а не на сетчатке: «Я всегда считал, что воображаемое или припоминаемое искусство лучше и интереснее, чем то, что мы можем видеть наяву. Надеюсь, что все участники увидят внутренним взором такое искусство, какого я и не могу себе представить».

Екатерина Андреева считает, что никакого воображаемого искусства нет, а есть лишь те, кому удалось сквозь слепоту прорваться к реальности:

— На фоне жизненного примера Тимура Новикова, который был слепым в течение последних пяти лет своей жизни, но продолжал оставаться художником и организатором художественного процесса, такая риторика вызывает крайнее раздражение. Произведений «тактильного искусства» мало, они связаны скорее с сюрреалистической традицией. В качестве пограничной сферы можно говорить о художниках, которые были слабовидящими: Алексей фон Явленский или Владимир Яковлев, яркий концептуалист 1970-х годов. Яковлев очень плохо видел с детства, и с годами его зрение все ухудшалось. Он выбрал два мотива, которые помнил, — человеческое лицо и цветок. И создал множество удивительных, экспрессивных произведений.

В галерее Тейт-модерн кроме обычных материалов для слепых — брошюр на Брайле, скульптур, объемных картин — есть дополнительная программа, обращенная к воображению посетителя, его метафорическому мышлению. Суть в том, что повесить рядом с картиной табличку на Брайле или перевести изображение в объемный вид недостаточно. Эта формальная забота об арт-образовании слепых на деле мало что дает. Поэтому, например, преподаватели Тейт-модерн сопровождают рассказ о работах Пикассо времен гражданской войны в Испании раздачей осколков плексигласа — такого же холодного, колючего и жесткого, как «Герника». Рассказывая о творчестве Дали, дают слепым потрогать силиконовые импланты: гибкий и мягкий, непредсказуемо упругий материал позволяет представить искажение пространства и предметов в сюрреалистической  живописи.

Вероятно, путь к преодолению пропасти между слепыми и видящими находится не в области адаптации. А в разработке новых концепций доступности искусства для слепых. В работе с образами. В переводе художественного образа на какой-то новый язык — образа, который невозможно объяснить ни при помощи схем, ни при помощи слов. Стр.28-35 ДЕТИ Текст - Елена Костылева, №1-2/2010